Участники вов, их воспоминания, автобиографии

Нас, группу гостей слёта победителей Всесоюзного похода по местам революционной, боевой и трудовой славы, привезли в . Автобус остановился на обочине шоссе под указателем с надписью «Танковое поле». Мы, участники боев на Курской дуге, вышли. Дул довольно ощутимый северный ветер, и танковое поле словно катилось к нам длинными золотыми волнами пшеницы. Стебли поясно кланялись бывшим фронтовикам, распрямлялись, тонкие и сухие, и снова кланялись, опуская туго налитые колосья.

…А сорок лет назад это поле, перепаханное не плугом крестьянина, а гусеницами танков, было сизо-чёрным от гари и пепла. Над ним стояли тугие облака дыма и пыли, разрываемые тут и там красными ранами взрывов…

Товарищи, - обратилась к нам молоденькая девушка, корреспондент местного радио, - был ли кто-либо из вас участником боя на этом поле?

Оказалось, один я.

Расскажите, пожалуйста, товарищ полковник, об этом , а я запишу на плёнку.

И передо мной сверкнул на солнце никелированный стерженёк микрофона.

Что мог поведать тот, кто сидел в грохочущем, огнём и мотором раскалённом танке, кто видел бой через проходное отверстие в шаровой установке своего пулемёта? Да и много ли расскажешь во время пятиминутной остановки? Очень и очень мало. Только на бумаге есть возможность сделать это подробно и обстоятельно.

…До сих пор не забылось ясное и, как ни странно, тихое раннее утро 12 июля. Нам принесли завтрак: по ржаному сухарю и по половинке недозрелого арбуза. За ночь кухня где-то отстала, а к скромному «нз» - неприкосновенному запасу - мы давно уже «прикоснулись». Над нашими головами высоко в небе гудели «петляковы», шедшие эшелонами на юго-запад. В том же направлении вскоре двинулись и мы, растянувшись цепью.

Танк шёл по ровному, ещё не тронутому гусеницами полю, подминая островки пшеницы, наливавшей колос. Солнце поднялось уже довольно высоко, когда мы вдруг остановились. На нашей «тридцатьчетвёрке» не было радиостанции, и командир танка ориентировался на то, как действует экипаж ротного, наблюдая за ним из открытого люка.

Неожиданно на горизонте, у самой кромки неба, показались облака то ли дыма, то ли пыли. Они поднимались всё выше и выше. Механик-водитель заглушил двигатель. Люк его был открыт, и мы оба смотрели через него вдаль, на те зловещие облака, интуитивно чувствуя, что ничего хорошего они нам не сулят.

Похоже, танки идут, - сказал лейтенант, стоявший на своём командирском сиденье.

А чьи? - спросил его механик, высунувшись из своего люка.

Да чёрт их знает. Может - наши, а может - немецкие. Говорят, тут ночью наша новая армия подошла.

Но ведь дым-то в нашу сторону катится.

В нашу, - спокойно ответил лейтенант, глядя то на длинное чёрное облако впереди, то на машину ротного. Внезапно там, в чёрном облаке, начали рваться снаряды, где-то позади нашего танка, за железной дорогой, раздался визг «катюш», впереди заплясали фонтаны земли.

Немцы! - Лейтенант, захлопнув люк, крикнул Суханову: -Заряжай!

Осколочной, готово! - ответил тот под лязг и звон затвора.

Какой «осколочной»? Бронебойным давай! Танки идут. Кажется, «тигры» впереди.

Бронебойным, готово!

« », имевшие 88-миллиметровые зенитные пушки, открыли огонь болванками километров с полутора, в то время как мы могли стрелять только с дистанции восемьсот метров. Подбили кого фашистские танкисты или нет, я не знал. Для наблюдения за полем боя у меня осталось только одно крохотное отверстие для пулемётного прицела.

Вот выстрелил наш танк, ещё раз и ещё. Суханов, надевший брезентовые рукавицы, уже выбрасывал через свой открытый люк дымящиеся снарядные гильзы.

Механик, вперёд! - что есть мочи крикнул лейтенант.

После боя мы узнали, что ротный своим подал всем пример идти на сближение с врагом, чтобы иметь возможность бить по нему с коротких дистанций.

Через несколько минут наша машина остановилась. В башне: пять загремели выстрелы. Теперь немецкие танки стали видны и мне. Мешал лишь дым. Это загорелась пшеница. Моя цель -пехота. Но её пока не было. Я потянулся к триплексу механика-годителя: оттуда виднее. Фашистские танки двигались «кучками». Впереди или в центре их - громадные «тигры», сзади и г.о бокам - «зверье» поменьше.

Пулемётчик, огонь по бронетранспортёрам! - услышал команду. А где они, эти бронетранспортёры? Мне сзади ничего не видно. Скорее всего там, за танками. Лейтенант в прицел их эидит, а я нет.

Пулемёт застучал. Малиновые трассы потянулись к лавине танков, летели мимо них прямо в густую мешанину пыли и дыма. Загрохотал и пулемёт, спаренный с пушкой. Это в перерывах между выстрелами орудия посылал короткие очереди лейтенант. Но его трассы шли ниже, почти над самой землёй. Последовав его примеру, убавил прицел.

Вражеские танки остановились. Среди них то там, то тут ззлетали огненные языки - горели подбитые машины. А над гремящим, лязгающим полем ни ветерка, ни единого дуновения. Пыль и дым буквально висели гигантскими малахаями над ними и над нами. В танке становилось невмоготу. От жары стрельбы броня нагрелась, дым от пулемётов царапал горло и ноздри.

Неожиданно раздался оглушительный звон, танк встряхнуло. Мне показалось, что он даже качнулся назад, в ушах резануло, словно раскаленной иглой. В «тридцатьчетвёрку» угодил снаряд, к счастью, не из «тигра», поэтому броня выдержала удар. После боя мы осмотрели место попадания: снаряд «боднул» наклонный лист брони, срикошетировал, зацепил выступ орудийной маски и ушёл в небо.

А бой всё гремел. Шла настоящая дуэль танков и людей. В неё не вмешивались ни артиллерия, ни авиация. Потом мы узнаем, что танки противостояли друг другу на протяжении нескольких километров и что их с обеих сторон было свыше 1200.

Где-то около полудня или чуть позже немецкие танки вдруг начали пятиться, отстреливаясь из пушек и пулемётов. Мы начали преследовать гитлеровцев. Командир танка стрелял всё реже: подходили к концу так же, как и снаряжённые пулемётные диски; у меня в гнёздах оставалось два или три полных, остальные - порожние.

Наш танк на малой скорости двигался по территории, перепаханной вражескими гусеницами, механик сквозь пелену пыли и дыма разглядывал впереди лежащую местность, чтобы ненароком не врезаться в горящий танк, свой или чужой. Кажется, всё так перепуталось, что невозможно было узнать, где свои, а где немцы. Наверное, только лейтенант через перископ и мог видеть, что творилось на поле боя, где сталкивались лбами машины со звёздами или с крестами на бортах, где расстилались по земле длинные, отполированные катками ленты гусениц.

А фашистские машины прибавляли ходу, огонь с той стороны слабел, по броне зацокали пули, значит, по нам уже стреляли из пулемётов. Лейтенант приказал открыть огонь и мне. Я вставил предпоследний диск. Но схватка, кажется, подходила к концу. Как сказали бы в стародавние времена, поле боя осталось за нами. Наутро предстоял следующий.

Журнал «Военные знания». № 7. 1983 г. С. 8 - 9.

В.С. Боклагова

22 июня 1941 года верховой посыльный из Большанского сельсовета известил нас о начале войны, что фашистская Германия без объявления войны напала на нашу Родину.

На второй день многим молодым мужчинам вручили повестки. Начались проводы всем селом с гармошками, песнями со слезами на глазах. Активисты давали наказы защитникам Родины. Не обошлось и без дезертирства.

Фронт приближался все ближе и ближе к Чернянке. Все школы закрылись, учеба прервалась. Я закончил всего шесть классов, началась эвакуация техники и скота на Восток, за Дон.

Мне с напарником Митрофаном поручили отогнать за Дон 350 голов колхозных свиней. Оседлали лошадей, набрали сумку продуктов и погнали Волотовским грейдером, догнали до села Волотово, поступило распоряжение передать свиней сельскому Совету, а самим вернуться домой.

Началось отступление наших войск по Большанскому шляху и Волотовскому грейдеру, шли наши солдаты изморенные, полуголодные с одной винтовкой на троих.

В июле 1942 года фашисты оккупировали наше село. Танки, артиллерия, пехота лавиной двигались на Восток, преследуя наши войска.

Оккупация

Немецко-фашистские войска запомнятся мне на всю жизнь.

Фашисты не щадили никого и ничего: грабили население, забирали скот и птицу, не брезговали даже личными вещами нашей молодежи. Ходили по дворам жителей, расстреливая домашнюю птицу.

Рубили деревья, яблони груши для маскировки своих автомашин, заставляли население копать окопы для своих солдат.

У нашей семьи фашисты забрали одеяла, мед, кур и голубей, вырубили вишневый сад и сливы.

Немцы своими машинами топтали картофель на огородах, уничтожали грядки в подсобных хозяйствах.

Особо нагло орудовали белофины и украинские бендеровцы.

Нас выселили из дома в погреб, а в нем поселились немцы.

Передовые немецко-фашистские войска стремительно двигались на Восток, вместо их наехали модъяры, которые назначили старостой села Лаврина, а его сына – полицаем. Начался отбор молодежи для работы в Германию.

В эти списки попали и мы с сестрой Настенькой. Но мой отец откупился у старосты медом, и нас вычеркнули из списка.

Всех людей от малого до старого заставили работать в поле. Семь месяцев оккупанты орудовали в наших краях, пороли ремнями всех, кто уклонялся от рабского труда, подвешивали на перекладинах назад руками. Ходили по селу, как разбойники, стреляли даже дикую птицу.

Немцы застали одну девушку в поле, которая шла из Чернянки в Малый Хутор, и в зимнее время насиловали её в скирде до смерти.

Всех жителей Малого Хутора насильно заставляли работать на Волотовском грейдере по очистке его от снега.

Освобождение

В январе 1943 года, после полного разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом, героическими воинами Красной Армии был освобожден Малый Хутор.

Наших воинов-освободителей жители встречали с радостью, с хлебом солью, солдаты и командиры были хорошо одетые, все в белых полушубках, в валенках и шапках, вооруженные автоматами, по Волотовскому грейдеру шли колонны танков. Роты шли колонами с гармошками и песнями.

Но эта радость была частично омрачена большими потерями наших войск под Чернянкой, на кургане, где сейчас находится сахарный завод. Наша разведка не смогла обнаружить притаившихся фашистов с пулеметами на чердаках Чернянского завода растительных масел, и наши войска шли строями в сторону Чернянки, надеясь, что там нет немцев, а фашисты прицельным огнем косили наших солдат и офицеров. Потери были большими. Все дома в Малом Хуторе были заселены ранеными солдатами и командирами.

В нашем доме размещались 21 солдат и офицеры, один из них скончался в нашем доме, остальных увезли в медсанбат.

Мобилизация на фронт

Мобилизация на фронт ребят 1924-1925 годов рождения, которые не успели уйти за Дон с нашими отходящими войсками, и были перехвачены немецкими мотоциклистами, началась сразу после освобождения Чернянского района от немецко-фашистских захватчиков.

25 апреля 1943 года призвали в армию и подростков 1926 года рождения. Мне тогда исполнилось 16 лет и 6 месяцев. В это же время мобилизовали отца для рытья окопов для наших войсковых частей.

Мои родители набили мешок куличами, обваренным мясом и крашеными яйцами. Мы с младшим братом Андреем погрузили продукты на тачанку и рано утром на рассвете отправились в Чернянский райвоенкомат.

Но не тут то было, доехали до крутого яра, что за селом Малый Хутор, где на поле от оврага до Чернянского кургана размещались склады немецких снарядов, эти склады разбомбил немецкий самолет, снаряды массово стали взрываться, а осколки падали дождем на дорогу, по которой мы шли на сборный пункт.

Пришлось изменить наш маршрут движения, пошли Морквинским оврагом, добрались благополучно до военкомата, вдруг налетели немецкие самолеты.

Военком распорядился, всем допризывникам пешим добраться до города Острогожск, там погрузиться в вагоны-товарняки и добраться до города Мурома, где находился пересыльный пункт.

На рассыльном пункте

На рассыльном пункте в городе Муром прошли начальную военную подготовку и приняли Военную Присягу. Изучали 45-ти миллиметровую полевую пушку. После прохождения начальной военной подготовки и принятия присяги нас начали рассылать по воинским частям.

Питание на пересыльном пункте было очень плохое, тарелка супа с двумя горошинами, кусочек черного хлеба и кружка чая.

Я попал в 1517 передвижной зенитно-артиллерийский полк, перед которым стояла задача отражать массированные налеты вражеских самолетов на Горьковский автозавод, который давал для фронта автомобили-полуторки.

Зенитчики дважды отразили налеты самолетов, после чего немцы уже не пытались бомбить автозавод.

В это время к нам на батарею приезжал командующий военным округом полковник Долгополов, который здесь же у орудия присвоил мне звание старшего солдата-ефрейтор, с этим званием я завершил весь свой боевой путь до конца войны, вторым орудийным номером – заряжающим.

Перед отправкой на передовую я вступил в Ленинский комсомол. Комсомольский билет мы носили на груди в пришитых карманах с нательной стороны гимнастерки и очень гордились им.

На передовой

Через месяц нас снабдили новыми американскими 85 миллиметровыми зенитно-артиллерийскими орудиями, отгрузили в эшелон и поездом повезли на фронт для прикрытия передовых позиций от налетов фашистских самолетов и танков.

На пути следования наш эшелон подвергся налетами фашистских самолетов. Поэтому пришлось добираться до Пскова, где находилась передовая своим ходом, преодолевая множество речушек, мосты через которые были разрушены.

Добрались до передовой, развернули свои боевые позиции, и в эту же ночь пришлось отражать большую группу вражеских самолетов, бомбивших наши передовые позиции. В ночное время выпускали по сто и более снарядов, доведя стволы орудий до раскала.

В это время погибли от вражеской мины наш комбат капитан Санкин, тяжелое ранение получили два командира взвода и погибли четыре командира орудия.

Мы их похоронили здесь же на батарее в бурьянах близ города Пскова.

Двигались вперед, преследуя фашистов вместе с пехотой и танками, освобождая города и села России, Беларуссии, Литвы, Латвии и Эстонии. Войну закончили у берегов Балтийского моря у стен столицы советской Эстонии Таллинне, где и давали салют Победы орудийными залпами из боевых орудий.

Я салютовал из 85 миллиметрового орудия десятью боевыми и 32 холостыми снарядами.

Салютовали все воины из своего штатного оружия, из орудий, из карабинов, из пистолетов. Ликование и радость была в течение всего дня и ночи.

В нашей батарее служило много чернянцев: Мироненко Алексей из села Орлика, Илющенко из Чернянки, Кузнецов Николай из с.Андреевка, Бойченко Николай Иванович и Бойченко Николай Дмитриевич из с.Малый Хутор и многие другие.

В нашем орудийном расчете было семь человек, из которых – 4 чернянца, один – белорус, один украинец и одна девушка – татарка.

Жили в сырой землянке у орудия. В землянке под полом стояла вода. Огневые позиции меняли очень часто, по мере передвижения переднего края наземных войск. За два фронтовых года меняли их сотни раз.

Наш зенитно-артиллерийский полк был передвижным. Отступать не приходилось. Все время с боями двигались вперед и вперед, преследуя отступающих гитлеровцев.

Моральный дух солдат и офицеров был очень высок. Лозунг был один: «Вперед на Запад!», «За Родину», «За Сталина!» Разгромить врага,– таков был приказ.И зенитчики не дрогнули, били врага днем и ночью, давая нашей пехоте и танкам двигаться вперед.

Питание на фронте было хорошее, давали больше хлеба, сало-шпик и американскую тушенку, по 100 грамм спирта.

Наш полк на своем счету имел сотни сбитых вражеских самолетов, отражал яростные атаки, вынуждая их возвращаться восвояси, не выполнив боевую задачу.

После окончания войны меня направили в учебную роту по подготовке младших командиров Советской Армии. Через год после окончания учебы мне присвоили воинское звание младший сержант и оставили в этой же учебной роте командиром отделения, затем помощником командира взвода, присваивали воинские звания сержант, старший сержант и старшина, одновременно был комсоргом роты.

Затем нас направили в войска ВНОС (воздушное наблюдение оповещение и связи), которые располагались вдоль берега Балтийского моря на 15 метровых вышках.

В то время ежедневно американские самолеты нарушали наши воздушные границы, я был тогда начальником радиостанции и радиолокационной станции. В наши обязанности входило своевременно обнаружить самолеты – нарушители границы и сообщать на аэродром для принятия ответных мер.

Служить пришлось до 1951 года.

Часть 1

Николай Барякин, 1945 год

НАЧАЛО ВОЙНЫ

Я работал бухгалтером Пелеговского лесничества Юрьевецкого лесхоза. 21 июня 1941 года я приехал домой к отцу в Нежитино, а на следующее утро, включив детекторный приемник, услышал страшное известие: на нас напала гитлеровская Германия.

Эта страшная весть быстро разнеслась по селу. Началась война.

Я родился 30 декабря 1922 года и, так как мне не исполнилось даже 19 лет, я и мои родители посчитали, что на фронт меня не возьмут. Но уже 11 августа 1941 года я был призван в армию по спецнабору, и с группой юрьевчан меня направили в Львовское военное пулеметно-минометное офицерское училище, которое к этому времени перебазировалось в г. Киров.

Окончив училище в мае 1942 года, я получил звание лейтенанта и был отправлен в действующую армию на Калининский фронт в район г. Ржева в Третью стрелковую дивизию 399-го стрелкового полка.

После разгрома немцев под Москвой здесь с мая по сентябрь 1942 г. шли ожесточенные оборонительно-наступательные бои. Немцы на левом берегу Волги соорудили многоэшелонированную оборону с установкой дальнобойных орудий. Одна из батарей под кодовым названием «Берта» стояла в районе дома отдыха имени Семашко, и именно здесь в конце мая 1942 года мы начали наступление.

ДЕВЯТНАДЦАТИЛЕТНИЙ КОМАНДИР РОТЫ

Под моим командованием находился взвод 82-мм минометов, и мы прикрывали огнем наши стрелковые роты.

В один из дней немцы предприняли атаку, бросив на нас танки и большое количество бомбардировщиков. Наша рота занимала огневую позицию в непосредственной близости с окопами пехоты и вела беспрерывный огонь по немцам.

Бой был жарким. Один расчет был выведен из строя; командир роты, капитан Викторов, был тяжело ранен и он велел мне принять командование ротой на себя.

Так впервые в тяжелых боевых условиях я стал командиром подразделения, в котором было 12 боевых расчетов, хозвзвод, 18 лошадей и 124 человек солдат, сержантов и офицеров. Для меня это было великим испытанием, т.к. в это время мне было всего 19 лет.

В одном из боев я получил осколочное ранение в правую ногу. Восемь дней мне пришлось пробыть в санроте полка, но рана быстро затянулась, и я вновь принял роту. От взрыва снаряда меня легко контузило, и голова еще долго болела, а в ушах иногда стоял адский звон.

В сентябре 1942 года после выхода к берегу Волги наша часть была выведена из зоны боев на переформировку.

Непродолжительный отдых, пополнение, подготовка, и нас снова кинули в бой - но уже на другом фронте. Наша дивизия была введена в состав Степного фронта и теперь мы с боями продвигалась в Харьковском направлении.

В декабре 1942 года мне было досрочно присвоено звание старшего лейтенанта, и я был официально назначен заместителем командира минометной роты.

Мы освободили Харьков и подошли вплотную к Полтаве. Здесь был ранен командир роты старший лейтенант Лукин, и я снова принял командование ротой.

РАНЕНАЯ САНИТАРКА

В одном из боев за небольшой населенный пункт наша ротная санитарка Саша Зайцева была ранена в область живота. Когда мы подбежали к ней с одним командиром взвода, она вынула пистолет и закричала, чтобы мы к ней не подходили. Молодая девчонка, она даже в минуты смертельной опасности сохранила чувство девичьего стыда и не желала, чтобы мы обнажили ее для перевязки. Но выбрав момент, мы отобрали у нее пистолет, сделали перевязку и отправили в медсанбат.

Спустя три года я снова встретил ее: она вышла замуж за офицера. В дружеской беседе мы вспомнили этот случай, и она серьезно сказала, что если бы мы не отобрали у нее оружие, она бы могла пристрелить нас обоих. Но тогда она сердечно поблагодарила меня за спасение.

ЩИТ ИЗ МИРНЫХ ЖИТЕЛЕЙ

На подступах к Полтаве мы с боями заняли деревню Карповку. Окопались, установили минометы, произвели пристрелку «веером» и в предвечерней тишине сели ужинать прямо на командном пункте.

Вдруг со стороны немецких позиций послышался шум, и наблюдатели сообщили, что к деревне движется толпа народа. Уже стемнело и из мрака донесся мужской голос:

Братцы, за нами немцы, стреляйте, не жалейте!

Я тут же по телефону дал команду на огневую позицию:

Заград огонь № 3,5 мин, беглый, огонь!

Через мгновенье шквал минометного огня обрушился на немцев. Крик, стон; ответный огонь потряс воздух. Батарея сделала еще два огневых налета, и все стихло. Всю ночь до рассмета мы стояли в полной боевой готовности.

Утром от оставшихся в живых русских граждан мы узнали, что немцы, собрав жителей близлежащий хуторов, заставили их толпой двинуться на деревню, а сами шли вслед за ними, рассчитывая, что так они смогут захватить Карповку. Но они просчитались.

ЗВЕРСТВО

Зимой 1942-43 гг. мы впервые освободили Харьков и успешно двигались дальше на запад. Немцы в панике отступали, но и отступая, совершали свои страшные дела. Когда мы заняли хутор Большие Майданы, оказалось, что в нем не осталось ни одного человека.

Фашисты буквально в каждом доме разворотили отопительные приборы, выбили двери и стекла, а часть домов спалили. Посреди хутора они уложили друг на друга старика, женщину и девочку-ребенка и пронзили их всех троих металлическим ломом.

Остальные жители были сожжены за хутором в скирде соломы.

Мы были изнурены длительным дневным переходом, но когда увидели эти страшные картины, никто не пожелал останавливаться, и полк двинулся дальше. Немцы не рассчитывали на такое и ночью, захваченные врасплох, поплатились за Большие Майданы.

И сейчас, как живая, встает передо мной катина: ранним утром замерзшие трупы фашистов складывались штабелями на повозки и свозились в яму, чтобы навсегда убрать эту нечисть с лица земли.

ОКРУЖЕНИЕ ПОД ХАРЬКОВЫМ

Так, с боями, освобождая хутор за хутором, мы глубоко вторглись узким клином на украинскую землю и подошли к Полтаве.

Но фашисты несколько оправились и, сконцентрировав в этом участке фронта большие силы, перешли в контрнаступление. Они отрезали тылы и окружили Третью танковую армию, нашу дивизию и ряд других соединений. Возникла серьезная угроза окружения. Был дан приказ Сталина о выходе из окружения, была выслана помощь, но планового отхода не получилось.

Мы с группой пехоты в составе двенадцати человек были отрезаны от полка мотоколонной фашистов. Укрывшись в железнодорожной будке, мы заняли круговую оборону. Фашисты, выпустив пулеметную очередь по будке, проскочили дальше, а мы сориентировались по карте и приняли решение перейти через автостраду Змиев-Харьков и лесом выходить на Змиев.

По дороге бесконечным потоком шли машины фашистов. Когда стемнело, мы улучили момент и, взявшись за руки, перебежали через тракт и очутились в спасительном лесу. В течение семи дней мы петляли по лесу, ночью в поисках съестного заходили в населенные пункты, и наконец выбрались к городу Змиеву, где находился оборонительный рубеж 25-й стрелковой гвардейской дивизии.

Наша дивизия была расквартирована в Харькове, и на другой день я был в объятьях своих боевых друзей. Мой ординарец Яковлев из Ярославля передал мне письма, которые пришли из дома, и сказал, что он послал моим родным извещение о том, что я погиб в боях за Родину в районе Полтавы.

Это известие, как я потом узнал, было тяжким ударом для моих близких. К тому же незадолго до этого умерла моя мать. О ее смерти я узнал из писем, которые передал мне Яковлев.

СОЛДАТИК ИЗ АЛМА-АТЫ

Наша дивизия была выведена на переформирование в район села Большетроицкого Белгородского района.

Снова подготовка к бою, учения и принятие нового пополнения.

Запомнился случай, который впоследствии сыграл большую роль в моей судьбе:

Ко мне в роту был направлен солдат из Алма-Аты. Позанимавшись несколько дней во взводе, куда он был определен, этот солдатик попросил командира, чтобы тот разрешил ему переговорить со мной.

И вот мы встретились. Грамотный, культурный человек в пенсне, одетый в солдатскую шинель и ботинки с обмотками, он выглядел как-то жалко, беспомощно. Извинившись за беспокойство, он попросил его выслушать.

Он рассказал, что работал в Алма-Ате главным врачем, но поругался с облвоенкомом, и его направили в маршевую роту. Солдат клялся, что принесет больше пользы, если будет выполнять обязанности хотя бы санинструктора.

Каких-либо документов в подтверждение сказанного у него не было.

Вам все равно надо готовиться к предстоящим боям, - сказал ему я. - Учитесь окапываться и стрелять, и привыкайте к фронтовой жизни. А я доложу о вас командиру полка.

На одной из рекогносцировок я рассказал эту историю командиру полка, и через несколько дней солдатика откомандировали из роты. Забегая вперед, скажу, что он действительно оказался хорошим медицинским специалистом. Он получил звание военврача и был назначен начальником медсанбата нашей дивизии. Но обо всем этом я узнал много позднее.

КУРСКАЯ ДУГА

В июле 1943 года началось великое сражение на Орловско-Курской дуге. Наша дивизия была введена в действие, когда, измотав немцев на оборонительных рубежах, весь фронт перешел в наступление.

В первый же день при поддержке танков, авиации и артиллерии мы продвинулись на 12 километров и вышли к Северскому Донцу, сходу форсировали его и ворвались в Белгород.

Все смешалось в кромешном грохоте, в дыму, скрежетании танков и криках раненых. Рота, сменив одну огневую позицию и дав залп, снималась, занимала новую позицию, опять давала залп и снова двигалась вперед. Немцы несли большие потери: мы захватывали трофеи, орудия, танки, пленных.

Но и мы теряли боевых товарищей. В одном из боев был убит командир взвода из нашей роты, лейтенант Алешин: мы с почестями похоронили его на Белгородской земле. И долго, на протяжении более двух лет я вел переписку с сестрой Алешина, которая очень его любила. Она хотела все знать об этом хорошем парне.

Очень много солдат осталось навсегда лежать на этой земле. Даже очень много. Но живые шли дальше.

ОСВОБОЖДЕНИЕ ХАРЬКОВА

5 августа 1943 года мы снова вступили в Харьков, но теперь уже навсегда. В честь этой большой победы в Москве впервые за всю войну прогремели победные салюты.

На нашем участке фронта немцы, спешно отойдя в район г. Мерефы, наконец сумели организовать оборону и приостановить наступление советской армии. Они заняли выгодные позиции, все высоты и бывшие военные казармы, хорошо окопались, установили большое количество огневых точек и обрушили шквал огня на наши подразделения.

Мы тоже заняли оборону. Огневые позиции роты были выбраны очень удачно: командный пункт находился на стеклозаводе и был выдвинут прямо в окопы стрелковой роты. Батарея минометов стала вести прицельный огонь по окопавшимся немцам. С наблюдательного пункта просматривался весь передний край обороны немцев, так что я как на ладони видел каждую разорвавшуюся мину, которые ложились точно по траншеям.

Свыше четырех суток шли упорные бои за Мерефу. Сотни мин были выпущены на головы фашистов и, наконец, враг не выдержал нашего натиска. Утром Мерефу сдали.

В боях за этот город в моей роте погибло двенадцать человек. Прямо возле меня на наблюдательном пункте был убит мой ординарец Софронов, пензенский колхозник, - душевный человек, отец троих детей. Умирая, он попросил, чтобы я сообщил о его смерти жене и детям. Я свято исполнил его просьбу.

За участие в боях на Курской дуге многие солдаты и офицеры были награждены орденами и медалями Советского Союза. Много наград получило и наше подразделение. За освобождение Харькова и за бои на Курской дуге я был награжден Орденом Красной Звезды и получил трехкратное личное поздравление верховного главнокомандующего т. Сталина И.В.

В августе 1943 г. мне было досрочно присвоено очередное звание капитана и в этом же месяце я был принят в ряды Коммунистической партии. Партийный билет, орден и погоны парадной формы мне были вручены заместителем командира дивизии на огневой позиции батареи.

ВЕРНЫЙ КОНЬ

После завершения Курской битвы наша Третья стрелковая дивизия в составе Второго Украинского фронта вела бои за освобождение Украины.

В тот день полк был на марше, шла перегруппировка войск фронта. Рассосредоточившись поротно мы с соблюдением маскировки двигались по проселочным дорогам. В составе первого стрелкового батальона наша минрота двигалась последней, за нами шел штаб батальона и хозчасть. И когда мы вошли в узкую лощину небольшой речушки, нас неожиданно обстреляли с бронемашин немцы.

Я ехал верхом на красивом сером очень умном коне, который от каких-каких смертей не спасал меня. И вдруг резкий удар! Прямо возле моей ноги у стремени вонзилась пуля, выпущенная из крупнокалиберного пулемета. Конь Мишка вздрогнул, потом взвился на дыбы и повалился на левый бок. Я только успел соскочить с седла и укрылся за телом Мишки. Он застонал, и все было кончено.

Вторая пулеметная очередь еще раз поразила бедное животное, но Мишка уже был мертв - и он, мертвый, опять спас мою жизнь.

Подразделения приняли боевой порядок, открыли прицельный огонь, и группа фашистов была уничтожена. Три транспортера взяли как трофеи, шестнадцать немцев попали в плен.

ПОЛИЦАЙ

На исходе дня мы заняли небольшой хуторок, расположенный в очень живописнам месте. Была пора золотой осени.

Расквартировали людей, расставили в боевой готовности минометные повозки, установили часовых, и втроем - я, мой заместитель А.С. Котов и ординарец (фамилию его уже не помню) - пошли в один из домов на отдых.

Хозяева, старичок со старушкой и две молодые женщины, встретили нас очень приветливо. Забраковав наш армейский паек, они приподнесли нам на ужин всяких явств: дорогого немецкого вина, самогонки, фруктов.

Мы вместе с ними приступили к еде, но в какой-то момент одна из женщин передала Котову, что в доме скрывается сын хозяев, полицай, и что он вооружен.

Капитан, давай закурим, - позвал меня Котов, взял под руку и вывел на улицу.

У крыльца спокойно стоял часовой. Котов торопливо передал мне, что сказала ему молодая женщина. Мы предупредили часового, и велели ему следить, чтобы из дома никто не выходил. Подняли по тревоге взвод, оцепили дом, произвели обыск и нашли этого негодяя в сундуке, на который я несколько раз садился.

Это был мужчина лет 35-40, здоровый, холеный, в немецком обмундировании, с пистолетом «Парабеллум» и немецким автоматом. Мы его арестовали и отправили под конвоем в штаб полка.

Оказалось, что в доме этой семьи квартировал немецкий штаб, и все они, кроме женщины, которая предупредила нас, работали на немцев. А она была женой второго сына, сражавшегося в частях советских войск. Немцы ее не трогали, т.к. старики выдавали ее за свою дочь, а не за невестку сына. А что сын жив и воюет против немцев, знала только его жена. Родители же считали его погибшим, т.к. еще в 1942 г. получили «похоронку». На чердаке и в сарае было изъято много ценных фашистских документов.

Не будь этой благородной женщины, с нами в ту ночь могла бы случиться трагедия.

АЛЕКСАНДР КОТОВ

Как-то вечером во время привала группа солдат приволокли трех немцев: офицера и двух солдат. Мы с Котовым стали их спрашивать, из какой они части, кто они такие. И не успели опомниться, как офицер вынул пистолет из кармана и в упор выстрелил в Которва. Я резким движением выбил у него пистолет, но было поздно.

Александр Семенович приподнялся, как-то спокойно вынул свой неразлучный «ТТ» и всех пристрелил самолично. Пистолет выпал из его рук и Саши не стало.

Он и сейчас стоит передо мной, как живой - всегда веселый, подтянутый, скромный, мой заместитель по политчасти, мой товарищ, с которым я вместе прошел больше года по полям войны.

Однажды мы были на марше и, как всегда, двигались с ним верхом впереди колонны. Население встречало нас с радостью. Все, кто остался в живых, выбегали на улицы и искали среди солдат своих родных и знакомых.

Одна женщина вдруг пристально взглянула на Котова, взмахнула руками и с криком «Саша, Сашенька!» бросилась к его лошади. Мы остановились, спешились, отошли в сторону, пропуская колонну солдат.

Она повисла у него на шее, целовала, обнимала, плакала, а он осторожно отстранял ее: «Вы наверное ошиблись». Женщина отпрянула и с плачем опустилась на землю.

Да, она действительно ошиблась. Но и провожая нас, твердила, что он «точь-в-точь как мой Сашенька»…

В сложные ли минуты, в часы ли отдыха, он очень любил напевать веселую старинную мелодию: «Ты, Семеновна, трава зеленая…» И вдруг из-за какой-то нелепости погиб этот родной человек. Будь прокляты те три пленных немца!

Старший лейтенант Котов Александр Семенович похоронен на украинской земле под маленьким могильным холмиком - без памятника, без ритуалов. Кто знает, может, теперь на этом месте зеленеют хлеба или растет березовая роща.

ПСИХИЧЕСКАЯ АТАКА

Двигаясь с боями почти строго в южном направлении, наша дивизия вышла к укреплениям немцев в районе Магдалиновки и заняла оборону. После боев на Курской дуге, в боях за Карповку и другие населенные пункты наши части были ослаблены, бойцов в ротах было недостаточно и вообще в войсках чувствовалась усталость. Поэтому мы воспринимали оборонительные бои как передышку.

Солдаты окопались, установили огневые точки и, как всегда, произвели пристрелку по наиболее вероятным подступам.

Но отдыхать нам пришлось всего трое суток. На четвертый день рано утром, когда взошло солнце, прямо на наши позиции лавиной, строем двинулась немецкая пехота. Они шли под удары барабана и не стреляли; у них не было ни ни танков, ни авиации, ни даже обычной артподготовки.

Строевым шагом, в зеленых мундирах, с винтовками наперевес они шли в цепи под командованием офицеров. Это была психическая атака.

Оборону хутора занимал один неполный батальон, и в первые минуты мы даже несколько растерялись. Но прозвучала команда «К бою» и все приготовились.

Как только первые ряды немцев приблизились к пристреленному нами месту, батарея открыла огонь из всех минометов. Мины ложились точно по атакующим, но они продолжали двигаться в нашу сторону.

Но тут свершилось чуда, которого никто не ожидал. Из-за домов открыли огонь несколько наших танков, которые подошли на рассвете, и о которых мы даже не знали.

Под минометным, артиллерийским и пулеметным огнем психическая атака захлебнулась. Мы расстреляли почти всех немцев, только единицы раненых потом были подобраны нашими тыловыми отрядами. А мы снова пошли вперед.

ФОРСИРОВАНИЕ ДНЕПРА

Двигаясь во втором эшелоне 49-й армии, наша дивизия сходу форсировала Днепр западнее Днепропетровска. Подойдя к левому берегу, мы заняли временную оборону, пропустили ударные группы и, когда передовые войска закрепились на правом берегу, была организована и наша переправа.

Немцы беспрерывно контратаковали нас и обрушивали на наши головы беспощадный артиллерийский огонь и авиационные бомбы, но ничто не могло удержать наши войска. И хотя много солдат и офицеров навечно зарыто в днепровских песках, мы вышли на провобережную Украину.

Сразу после форсирования Днепра дивизия повернула круто на запад и повела бои в направлении города Пятихатки. Мы освобождали один населенный пункт за другим. Украинцы встречали нас с радостью, старались помогать.

Хотя многие даже не верили, что это пришли их освободители. Немцы убедили их, что русские войска разбиты, что идет армия иностранцев в погонах, чтобы всех их уничтожить, - поэтому действительно многие принимали нас за чужих.

Но это были какие-то минуты. Вскоре все бредни рассеивались, и наших ребят обнимали, целовали, качали и чем могли угощали эти славные многострадальные люди.

Постояв в Пятихатках несколько дней и получив необходимое пополнение, оружие и боеприпасы, мы снова повели наступательные бои. Перед нами стояла задача овладеть городом Кировоградом. В одном из боев был убит комбат Первого батальона; я находился на его КП и распоряжением командира полка был назначен вместо погибшего.

Вызвав начальника штаба батальона на КП, он передал через него распоряжение о принятии минроты лейтенантом Зверевым, а стрелковым ротам отдал приказ двигаться вперед.

После несколько упорных боев наши части освободили Желтые Воды, Спасово и Аджашку и вышли на подступы к Кировограду.

Теперь минная рота двигалась на стыке Первого и Второго стрелковых батальонов, поддерживая нас минометным огнем.

КАТЮШИ

26 ноября 1943 года мною был отдан приказ батальону вести наступление вдоль автодороги Аджамка-Кировоград, расположив роты уступом вправо. Первая и третья роты наступали в первой линии, а вторая рота шла за третьей ротой на расстоянии 500 метров. В стыке между вторым и нашим батальонм двигались две минометные роты.

К исходу дня 26 ноября мы заняли господствующие высоты, распороженные на кукурузном поле, и немедленно стали окапываться. С ротами, командиром полка и соседями была установлена телефоннаф связь. И хотя наступили сумерки, на фронте было неспокойно. Чувствовалось, что немцы ведут какую-то перегруппировку и что с их стороны что-то готовилось.

Линия фронта беспрерывно освещалась ракетами, шла стрельба трассирующими пулями. А со стороны немцев был слышен шум моторов, а иногда и крики людей.

Вскоре разведка подтвердила, что немцы готовятся к крупному контрнаступлению. Прибыло много новых частей с тяжелыми танками и самоходными установками.

Часа в три ночи мне позвонил командующий 49-й армии, поздравил с достигнутой победой и тоже предупредил, что немцы готовятся к бою. Уточнив координаты нашего месторасположения, генерал очень просил стойко держаться, чтобы не дать немцам смять наши войска. Он сказал, что 27-го к обеду будут введены свежие войска, а утром, если будет необходимость, будет дан залп из «Катюш».

Тут же на связь вышел начальник артиллерийского полка капитан Гасман. Поскольку мы с ним были хорошие друзьями, он просто спросил: «Ну что, сколько «огурцов» и куда тебе, дружок, подбросить?» Я понял, что речь шла о 120-миллиметровых минах. Гасману я дал два направления, куда нужно вести огонь в течение всей ночи. Что он исправно и выполнил.

Только перед самым рассветом наступила абсолютная тишина по всему фронту,

Утро 27 ноября было пасмурным, туманным и холодным, но вскоре выглянуло солнце, и туман стал рассеиваться. В дымке рассвета перед нашими позициями, как привидения, возникли немецкие танки, самоходки и фигурки перебегающих солдат. Немцы пошли в наступление.

Все всколыхнулось в один миг. Застрочил пулемет, загрохотали орудия, захлопали ружейные выстрелы. Мы обрушили на фрицев лавину огня. Не рассчитывая на такую встречу, танки и самоходки стали отходить назад, а пехота залегла.

Я доложил обстановку командиру полка и попросил срочной помощи, т.к. считал, что вскоре немцы снова пойдут в атаку.

И действительно через несколько минут танки, набирая скорость, открыли по линии стрелков прицельный пулеметно-артиллерийский огонь. Пехота вновь устремилась за танками. И в этот момент из-за опушки леса раздался долгожданный, спасительный залп «катюш», а через секунды - грохот разрывающихся снарядов.

Какое чудо эти «катюши»! Первый их залп я видел еще в мае 1942 года в районе Ржева: там они вели огонь термитными снарядами. Целое море сплошного огня на громадной площади и ничего живого - вот что такое «катюша».

Сейчас снаряды были осколочные. Они разрывались в строгом шахматном порядке, и там, куда направлялся удар, редко кто оставался в живых.

Сегодня «катюши» ударили точно по цели. Один танк загорелся, и оставшиеся солдаты в панике бросились назад. Но в это время с правой стороны, в двухстах метрах от наблюдательного пункта, появился танк «тигр». Заметив нас, он дал залп из пушки. Пулеметная очередь - и телеграфист, мой ординарец и связной были убиты. У меня зазвенело в ушах, я перекинулся из своего окопчика, потянулся к телефонной тубке и, вдруг получив горячий удар в спину, беспомощно опустился в свою ямку.

Что-то теплое и приятное стало разливаться по телу, в голове пронеслись два слова: «Все, конец», и я потерял сознание.

РАНЕНИЕ

Я пришел в себя на больничной койке, возле которой сидела пожилая женщина. Все тело ныло, предметы казались расплывчатыми, в левом боку ощущалась сильная боль, левая рука была безжизненной. Старушка поднесла к моим губам что-то теплое, сладкое, и я с великим усилием сделал глоток, а потом снова погрузился в забытие.

Спустя несколько дней я узнал следующее: наши части, получив новое подкрепление, о котором мне говорил генерал, отбросили немцев, захватили окраины Кировограда и здесь закрепились.

Поздно вечером меня случайно обнаружили санитары полка и вместе с другими ранеными доставили в медсанбат дивизии.

Начальник медсанбата (солдат алма-атинец, которого я спас когда-то от минометной плиты) узнал меня и тут же переправил к себе на квартиру. Он предпринял все возможное, чтобы спасти мне жизнь.

Оказалось, что пуля, пройдя в нескольких миллиметрах от сердца и раздробив лопатку левой руки, вылетела наружу. Длина раны была более двадцати сантиметров, и я потерял свыше сорока процентов крови.

Около двух недель мой алма-атинец и старушка-хозяйка круглосуточно ухаживали за мной. Когда я несколько окреп, они отправили меня на станцию Знаменку и сдали в санитарный эшелон, который здесь формировался. Война на Западном фронте была для меня окончена.

Санитарный эшелон, в который я попал, шел на восток. Мы проехали Киров, Свердловск, Тюмень, Новосибирск, Кемерово и наконец прибыли в город Сталинск (Новокузнецк). Почти месяц эшелон был в пути. Многие раненые в дороге умерли, многим прямо на ходу были сделаны операции, некоторые вылечились и возвратились в строй.

Меня из санпоезда вынесли на носилках и на скорой помощи доставили в госпиталь. Потянулись мучительные длинные месяцы постельной жизни.

Вскоре по прибытии в госпиталь мне была сделана операция (чистка раны), но и после этого я долгое время не мог ни повернуться, ни тем более встать или хотя бы сесть.

Но я стал поправляться и через пять месяцев меня направили в военный санаторий, расположенный под Новосибирском на живописном берегу Оби. Месяц, проведенный здесь, дал мне возможность окончательно восстановить здоровье.

Я мечтал возвратиться в свою часть, которая после освобождения румынского города Яссы уже именовалась Ясско-кишеневской, но все вышло иначе.

ВЫСШИЕ УЧЕБНЫЕ КУРСЫ

После санатория меня направили в Новосибирск, а оттуда - в город Куйбышев Новосибирской области, в учебный полк заместителя командира учебного минометного батальона, где готовился сержантский состав для фронта.

В сентябре 1944 г. полк перебазировался в район станции Хоботово под Мичуринск, а отсюда в декабре 1944 г. меня откомандировали в г. Тамбов на Высшие тактические курсы офицерского состава.

9 мая, Великий день Победы, мы встретили в Тамбове. Какое торжество, истинную радость, какое счастье принес этот день нашему народу! Для нас, воинов, этот день останется самым счастливым из всех прожитых дней.

После окончания курсов в конце июня нас, пять человек из группы командиров батальона, откомандировали в расположение Ставки и направили в Воронеж. Война кончилась, началась мирная жизнь, началось восстановление разрушенных городов и деревень.

Я не видел Воронежа до войны, но что с ним сделала война, я знаю, я это видел. И тем более было радостно смотреть как из руин поднимался этот замечательный город.

По уровню достоверности и искренности изложения могу лишь сравнить ее с воспоминаниями Шумилина «Ванька ротный».
Читать ее так же тяжело, как смотреть на изуродованный труп человека, только что стоявшего рядом…
У меня при чтении этой книги память непроизвольно восстанавливала почти забытые аналогичные картины прошедшего.
Никулин «хлебнул» на войне несоизмеримо больше, чем я, пережив ее от начала и до конца, побывав на одном из самых кровавых участков фронта: в тихвинских болотах, где наши «славные стратеги» уложили не одну армию, включая 2-ю Ударную... И все же осмелюсь заметить, что многие его переживания и ощущения очень сходны с моими.
Некоторые высказывания Николая Николаевича побудили меня их прокомментировать, что я и делаю ниже, приводя цитаты из книги.
Главный вопрос, явно или неявно встающий при чтении книг о войне - что заставляло роты, батальоны и полки безропотно идти навстречу почти неизбежной смерти, подчиняясь иногда даже преступным приказам командиров? В многочисленных томах ура-патриотической литературы это объясняется элементарно просто: воодушевленные любовью к своей социалистической родине и ненавистью к вероломному врагу, они были готовы отдать жизнь за победу над ним и единодушно поднимались в атаку по призыву «Ура! За Родину, за Сталина!»

Н.Н. Никулин:

«Почему же шли на смерть, хотя ясно понимали ее неизбежность? Почему же шли, хотя и не хотели? Шли, не просто страшась смерти, а охваченные ужасом, и все же шли! Раздумывать и обосновывать свои поступки тогда не приходилось. Было не до того. Просто вставали и шли, потому что НАДО!
Вежливо выслушивали напутствие политруков — малограмотное переложение дубовых и пустых газетных передовиц — и шли. Вовсе не воодушевленные какими-то идеями или лозунгами, а потому, что НАДО. Так, видимо, ходили умирать и предки наши на Куликовом поле либо под Бородином. Вряд ли размышляли они об исторических перспективах и величии нашего народа... Выйдя на нейтральную полосу, вовсе не кричали «За Родину! За Сталина!», как пишут в романах. Над передовой слышен был хриплый вой и густая матерная брань, пока пули и осколки не затыкали орущие глотки. До Сталина ли было, когда смерть рядом. Откуда же сейчас, в шестидесятые годы, опять возник миф, что победили только благодаря Сталину, под знаменем Сталина? У меня на этот счет нет сомнений. Те, кто победил, либо полегли на поле боя, либо спились, подавленные послевоенными тяготами. Ведь не только война, но и восстановление страны прошло за их счет. Те же из них, кто еще жив, молчат, сломленные.
Остались у власти и сохранили силы другие — те, кто загонял людей в лагеря, те, кто гнал в бессмысленные кровавые атаки на войне. Они действовали именем Сталина, они и сейчас кричат об этом. Не было на передовой: «За Сталина!». Комиссары пытались вбить это в наши головы, но в атаках комиссаров не было. Все это накипь...»

И я вспоминаю.

В октябре 1943 года нашу 4-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию срочно выдвинули на передовую с тем, чтобы закрыть образовавшуюся брешь после попытки неудачного прорыва фронта пехотой. Примерно неделю дивизия держала оборону в районе белорусского города Хойники. Я в то время работал на дивизионной радиостанции «РСБ-Ф» и об интенсивности боевых действий мог судить только по числу едущих на бричках и идущих пешком в тыл раненых.
Принимаю радиограмму. После длинного шифра-цифири открытым текстом слова «Смена белья». Кодированный текст уйдет к шифровальщику штаба, а эти слова предназначены корпусным радистом мне, принимающему радиограмму. Они означают, что нам на смену идёт пехота.
И действительно, мимо рации, стоящей на обочине лесной дороги, уже шли стрелковые части. Это была какая-то изрядно потрепанная в боях дивизия, отведенная с фронта на непродолжительный отдых и пополнение. Не соблюдая строя шли солдаты с подвернутыми под ремень полами шинелей (была осенняя распутица), казавшиеся горбатыми из-за накинутых поверх вещмешков плащ-палаток.
Меня поразил их понурый, обреченный вид. Я понял, через час-другой они будут уже на переднем крае…

Пишет Н.Н. Никулин:

«Шум, грохот, скрежет, вой, бабаханье, уханье — адский концерт. А по дороге, в серой мгле рассвета, бредет на передовую пехота. Ряд за рядом, полк за полком. Безликие, увешанные оружием, укрытые горбатыми плащ-палатками фигуры. Медленно, но неотвратимо шагали они вперед, к собственной гибели. Поколение, уходящее в вечность. В этой картине было столько обобщающего смысла, столько апокалиптического ужаса, что мы остро ощутили непрочность бытия, безжалостную поступь истории. Мы почувствовали себя жалкими мотыльками, которым суждено сгореть без следа в адском огне войны.»

Тупая покорность и сознательная обреченность советских солдат, атакующих недоступные для фронтального штурма укрепленные позиции поражали даже наших противников. Никулин приводит рассказ немецкого ветерана, сражавшегося на том же участке фронта, но с другой его стороны.

Некий господин Эрвин X., с которым он встретился в Баварии, рассказывает:

—Что за странный народ? Мы наложили под Синявино вал из трупов высотою около двух метров, а они все лезут и лезут под пули, карабкаясь через мертвецов, а мы все бьем и бьем, а они все лезут и лезут... А какие грязные были пленные! Сопливые мальчишки плачут, а хлеб у них в мешках отвратительный, есть невозможно!
А что делали ваши в Курляндии? — продолжает он. — Однажды массы русских войск пошли в атаку. Но их встретили дружным огнем пулеметов и противотанковых орудий. Оставшиеся в живых стали откатываться назад. Но тут из русских траншей ударили десятки пулеметов и противотанковые пушки. Мы видели, как метались, погибая, на нейтральной полосе толпы ваших обезумевших от ужаса солдат!

Это - о заградотрядах.

В дискуссии на военно-историческом форуме «ВИФ-2 NE » не кто иной, как сам В. Карпов - герой Советского Союза, в прошлом ЗЕК, штрафник-разведчик, автор известных биографических романов о полководцах, заявил, что не было и не могло быть случаев расстрела заградотрядами отступающих красноармейцев. «Да мы бы сами их постреляли», заявил он. Мне пришлось возразить, несмотря на высокий авторитет писателя, сославшись на свою встречу с этими вояками по пути в медсанэскадрон. В результате получил немало оскорбительных замечаний. Можно найти немало свидетельств о том, как мужественно воевали войска НКВД на фронтах. Но об их деятельности в качестве заградотрядов, встречать не приходилось.
В комментариях к моим высказываниям и в гостевой книге моего сайта ( http :// ldb 1. narod . ru ) часто встречаются слова о том, что ветераны - родственники авторов комментариев категорически отказываются вспоминать о своем участии в войне и, тем более, писать об этом. Я думаю, книга Н.Н. Никулина объясняет это достаточно убедительно.
На сайте Артема Драбкина «Я помню» ( www.iremember.ru ) огромная коллекция мемуаров участников войны. Но крайне редко встречаются искренние рассказы о том, что переживал солдат-окопник на переднем крае на грани жизни и неизбежной, как ему казалось, смерти.
В 60-х годах прошлого века, когда писал свою книгу Н.Н. Никулин, в памяти солдат, чудом оставшихся в числе живых после пребывания на переднем крае фронта, пережитое еще было столь же свежим, как открытая рана. Естественно, вспоминать об этом было больно. И я, к кому судьба была более милостива, смог принудить себя взяться за перо лишь в 1999 году.

Н.Н. Никулин:

«Мемуары, мемуары... Кто их пишет? Какие мемуары могут быть у тех, кто воевал на самом деле? У летчиков, танкистов и прежде всего у пехотинцев?
Ранение — смерть, ранение — смерть, ранение — смерть и все! Иного не было. Мемуары пишут те, кто был около войны. Во втором эшелоне, в штабе. Либо продажные писаки, выражавшие официальную точку зрения, согласно которой мы бодро побеждали, а злые фашисты тысячами падали, сраженные нашим метким огнем. Симонов, «честный писатель», что он видел? Его покатали на подводной лодке, разок он сходил в атаку с пехотой, разок — с разведчиками, поглядел на артподготовку — и вот уже он «все увидел» и «все испытал»! (Другие, правда, и этого не видели.)
Писал с апломбом, и все это — прикрашенное вранье. А шолоховское «Они сражались за Родину» — просто агитка! О мелких шавках и говорить не приходится.»

В рассказах настоящих фронтовиков-окопников нередко звучит ярко выраженная неприязнь, граничащая с враждебностью, к обитателям различных штабов и тыловых служб. Это читается и у Никулина и у Шумилина, презрительно называвшего их «полковые».

Никулин:

«Поразительная разница существует между передовой, где льется кровь, где страдание, где смерть, где не поднять головы под пулями и осколками, где голод и страх, непосильная работа, жара летом, мороз зимой, где и жить-то невозможно, — и тылами. Здесь, в тылу, другой мир. Здесь находится начальство, здесь штабы, стоят тяжелые орудия, расположены склады, медсанбаты. Изредка сюда долетают снаряды или сбросит бомбу самолет. Убитые и раненые тут редкость. Не война, а курорт! Те, кто на передовой — не жильцы. Они обречены. Спасение им — лишь ранение. Те, кто в тылу, останутся живы, если их не переведут вперед, когда иссякнут ряды наступающих. Они останутся живы, вернутся домой и со временем составят основу организаций ветеранов. Отрастят животы, обзаведутся лысинами, украсят грудь памятными медалями, орденами и будут рассказывать, как геройски они воевали, как разгромили Гитлера. И сами в это уверуют!
Они-то и похоронят светлую память о тех, кто погиб и кто действительно воевал! Они представят войну, о которой сами мало что знают, в романтическом ореоле. Как все было хорошо, как прекрасно! Какие мы герои! И то, что война — ужас, смерть, голод, подлость, подлость и подлость, отойдет на второй план. Настоящие же фронтовики, которых осталось полтора человека, да и те чокнутые, порченые, будут молчать в тряпочку. А начальство, которое тоже в значительной мере останется в живых, погрязнет в склоках: кто воевал хорошо, кто плохо, а вот если бы меня послушали!»

Жестокие слова, но во многом оправданы. Пришлось мне некоторое время послужить при штабе дивизии в эскадроне связи, насмотрелся на франтоватых штабных офицеров. Не исключено, что из-за конфликта с одним из них я был отправлен во взвод связи 11-го кавалерийского полка (http://ldb1.narod.ru/simple39_.html )
Мне уже приходилось высказываться на очень болезненную тему о страшной судьбе женщин на войне. И опять это обернулось мне оскорблениями: молодые родственники воевавших мам и бабушек посчитали, что я надругался над их военными заслугами.
Когда еще до ухода на фронт я видел, как, под влиянием мощной пропаганды юные девушки с энтузиазмом записывались на курсы радистов, медсестер или снайперов, а затем уже на фронте - как им приходилось расставаться с иллюзиями и девичьей гордостью, мне, неискушенному в жизни мальчишке было очень больно за них. Рекомендую роман М. Кононова «Голая пионерка», это о том же.

И вот что пишет Н.Н. Никулин.

««Не женское это дело — война. Спору нет, было много героинь, которых можно поставить в пример мужчинам. Но слишком жестоко заставлять женщин испытывать мучения фронта. И если бы только это! Тяжело им было в окружении мужиков. Голодным солдатам, правда, было не до баб, но начальство добивалось своего любыми средствами, от грубого нажима до самых изысканных ухаживаний. Среди множества кавалеров были удальцы на любой вкус: и спеть, и сплясать, и красно поговорить, а для образованных — почитать Блока или Лермонтова... И ехали девушки домой с прибавлением семейства. Кажется, это называлось на языке военных канцелярий «уехать по приказу 009». В нашей части из пятидесяти прибывших в 1942 году к концу войны осталось только два солдата прекрасного пола. Но «уехать по приказу 009» — это самый лучший выход.
Бывало хуже. Мне рассказывали, как некий полковник Волков выстраивал женское пополнение и, проходя вдоль строя, отбирал приглянувшихся ему красоток. Такие становились его ППЖ (Полевая передвижная жена. Аббревиатура ППЖ имела в солдатском лексиконе и другое значение. Так называли голодные и истощенные солдаты пустую, водянистую похлебку: «Прощай, половая жизнь»), а если сопротивлялись — на губу, в холодную землянку, на хлеб и воду! Потом крошка шла по рукам, доставалась разным помам и замам. В лучших азиатских традициях!»

Среди моих однополчан была замечательная отважная женщина санинструктор эскадрона Маша Самолетова. О ней у меня на сайте рассказ Марата Шпилёва «Её звали Москва». А на встрече ветеранов в Армавире я видел, как плакали солдаты, которых она вытащила с поля боя. Она пришла на фронт по комсомольскому призыву, оставив балет, где она начала работать. Но и она не устояла под напором армейских донжуанов, о чем сама мне рассказывала.

И последнее, о чем следует рассказать.

Н.Н. Никулин:

«Казалось, все испытано: смерть, голод, обстрелы, непосильная работа, холод. Так ведь нет! Было еще нечто очень страшное, почти раздавившее меня. Накануне перехода на территорию Рейха, в войска приехали агитаторы. Некоторые в больших чинах.
— Смерть за смерть!!! Кровь за кровь!!! Не забудем!!! Не простим!!! Отомстим!!! — и так далее...
До этого основательно постарался Эренбург, чьи трескучие, хлесткие статьи все читали: «Папа, убей немца!» И получился нацизм наоборот.
Правда, те безобразничали по плану: сеть гетто, сеть лагерей. Учет и составление списков награбленного. Реестр наказаний, плановые расстрелы и т. д. У нас все пошло стихийно, по-славянски. Бей, ребята, жги, глуши!
Порти ихних баб! Да еще перед наступлением обильно снабдили войска водкой. И пошло, и пошло! Пострадали, как всегда, невинные. Бонзы, как всегда, удрали... Без разбору жгли дома, убивали каких-то случайных старух, бесцельно расстреливали стада коров. Очень популярна была выдуманная кем-то шутка: «Сидит Иван около горящего дома. "Что ты делаешь?"- спрашивают его. "Да вот, портяночки надо было просушить, костерок развел"»... Трупы, трупы, трупы. Немцы, конечно, подонки, но зачем же уподобляться им? Армия унизила себя. Нация унизила себя. Это было самое страшное на войне. Трупы, трупы...
На вокзал города Алленштайн, который доблестная конница генерала Осликовского захватила неожиданно для противника, прибыло несколько эшелонов с немецкими беженцами. Они думали, что едут в свой тыл, а попали... Я видел результаты приема, который им оказали. Перроны вокзала были покрыты кучами распотрошенных чемоданов, узлов, баулов. Повсюду одежонка, детские вещи, распоротые подушки. Все это в лужах крови...

«Каждый имеет право послать раз в месяц посылку домой весом в двенадцать килограммов», — официально объявило начальство. И пошло, и пошло! Пьяный Иван врывался в бомбоубежище, трахал автоматом об стол и, страшно вылупив глаза, орал: «УРРРРР!( Uhr - часы) Гады!» Дрожащие немки несли со всех сторон часы, которые сгребали в «сидор» и уносили. Прославился один солдатик, который заставлял немку держать свечу (электричества не было), в то время, как он рылся в ее сундуках. Грабь! Хватай! Как эпидемия, эта напасть захлестнула всех... Потом уже опомнились, да поздно было: черт вылетел из бутылки. Добрые, ласковые русские мужики превратились в чудовищ. Они были страшны в одиночку, а в стаде стали такими, что и описать невозможно!»

Здесь, как говорится, комментарии излишни.

Скоро отметим замечательный народный праздник, День Победы. Он несет в себе не только радость в связи с годовщиной окончания страшной войны, унесшей каждого 8-го жителя нашей страны (в среднем!), но и слезы по не вернувшимся оттуда… Хотелось бы также помнить о непомерной цене, которую пришлось заплатить народу под «мудрым руководством» величайшего полководца всех времен и народов». Ведь забылось уже, что он наделил себя званием генералиссимуса и этим титулом!

Сайт iremember.ru - это 1243 статьи?, большая часть которых представляет собой воспоминания ветеранов Великой Отечественной. Танкисты и самоходчики, летчики и летно-технический состав, разведчики и пехотинцы. «Мы не пишем красивых историй, основная идея сборника - показать мозаику войны, где каждый испил свою чашу», говорят авторы сайта.

Водинский Михаил Петрович, отрывок из интервью которого дан ниже, был среди тех, кто освобождал Малоархангельский район. Полностью интервью можно прочесть по ссылке . Впервые опубликовано 20.04.2008 года.

Г.К.- Насколько тяжелыми были условия на передовой на Вашем участке в первой половине 1942 года? Что запомнилось из этого периода фронтовой жизни?

М.В. - Артиллеристам было намного легче, чем пехотинцам. Мы были лучше экипированы. «Аристократия» - всегда в сапогах, а не в обмотках. Я вообще ходил «франтом»: на голове кубанка, на плечах - черный полушубок, да еще так называемый «приисковый» маузер №2 в деревянной кобуре. Когда меня, заболевшего тифом, мой ординарец отвез в госпиталь, и возвращался с этим добром назад в полк, так у него все отобрали заградотрядовцы, включая маузер.

До лета стояли в обороне в районе города Ливны. Обе противоборствующие стороны серьезно оборудовали свои позиции, готовясь к длительной обороне. Немцы даже на передовой выставили щиты с надписями на русском языке «Войне конец - здесь граница».

Я воевал в дивизионе, которым командовал майор Минеев, грамотный кадровый командир, воспитанный на уставах еще Красной Армии, и он уделял много внимания обучению командного состава дивизиона. Вскоре я получил назначение на должность командира батареи 76-мм орудий и очередное звание - «старший лейтенант». В июне 1942 года нам пришлось выдержать очень тяжелые бои. На всю батарею - 4 русских, остальные солдаты:чуваши, татары, мордвины.

Стоим на позициях, среди поспевших хлебных полей, а убирать этот хлеб некому. В каждой батареи появился свой самогонный аппарат. Лошадей откармливали зерном, в полевых кухнях всегда было свежее конское мясо. А вскоре на наш участок прибыла с Дальнего Востока 134-ая отдельная кадровая курсантская «молодецкая» бригада, которая заняла оборону на нашем левом фланге. На базе этой бригады формировалась и развертывалась новая 74-ая стрелковая впоследствии Киевская Краснознаменная) дивизия. И я попал служить в 6-ой артполк 74-й СД.

Командование бригады, а затем и дивизии, было полностью интернациональным. Командиром дивизии был будущий генерал и ГСС армянин Казарян. Артиллерией дивизии командовал грузин Цхобревашвили, начштаба дивизии был татарин Гизаттулин, заместителем командира дивизии - русский, полковник Иванов. И наш дивизион 6-го артполка был интернациональным. Командир - капитан Кобзев Дмитрий Константинович, донской казак, замполит - Петр Емельянович Счастный, русский. Заместитель командира дивизиона - капитан Афанасьев Вячеслав, мордвин, начальник разведки - старший лейтенант Галишин Закирян Шагинурович, татарин. А начштаба дивизиона был я, еврей, старший лейтенант Водинский. Личный состав дивизиона был хорошо подготовлен и обучен, на 50 % состоял из кадровых младших командиров и рядовых - дальневосточников. В обороне мы простояли до декабря 1942 года, а двадцать шестого декабря началось наступление войск нашего фронта.

Г.К.- Как развивалось это наступление?

М.В. - Первая деревня, которую мы освободили, называлась Баранчик (Должанский район - Марх.ру ). Кажется, именно в эти дни, мы еще штурмовали высоту 186,0 , названную «Огурец». Это была очень укрепленная высота, пехота атаковала ее в лоб, прямо через минные поля, и на многочисленных рядах колючей проволоки, как «развешенное после стирки белье», остались висеть многие сотни тел наших убитых солдат. Условия ведения боевых действий были очень сложными, наша маневренность была ограниченной, поскольку все дороги были покрыты высоким снежным покровом. Все подступы к переднему краю немецкой обороны и дороги в тылу были основательно заминированы. Мы теряли очень много личного состава, именно, из-за подрыва на минах, каждый шаг в сторону был чреват смертельной опасностью. К нам на батарею прикомандировали троих саперов, которые расчищали нам путь наступления. Подразделения могли передвигаться только по расчищенным тракторами ЧТЗ дорогам. Снег на полях был до полутора метров высотой. Немцы, отступая, бросали все свое имущество, мы двигались от склада к складу. У нас появились первые трофеи: алкоголь и немецкие сигареты. Немецкий хлеб в специальной упаковке, выпечки 1939 года - абсолютно свежий на вкус. А сигареты оказались эрзац-подделкой, папиросной бумагой пропитанной никотином. К весне 1943 года дивизия с боями вышла на рубеж возле города Малоархангельск Орловской области и перешла к обороне. Наш фронт стал вместо Воронежского, называться - Центральным. На пополнение наших обескровленных до предела полков прислали зэков, прямо из лагерей, и дело дошло до того, что например в 360-м Стрелковом полку 80% стрелков были из вчерашних заключенных. Чуть меньше их было в других полках. Немецкие снайперы нам житья не давали, голову было невозможно поднять над бруствером даже на мгновение. Так зэки по ночам, в отместку, за каждый выстрел, начали полностью вырезать «солдатское население» немецких траншей на различных участках. И немцы затихли. Можно было демонстративно усесться с котелком на бруствере и спокойно обедать - немцы не стреляли! Потом нашим зэкам «стало очень скучно» от обыденной жизни в обороне. Они стали лазить за «языками» и трофеями даже на участке обороны у соседей, так генерал Руссиянов лично жаловался командарму Пухову и требовал умерить чрезмерную активность «уголовников из 74-й СД». Разведкой 360-го СП командовал еврей, записанный русским в документах, капитан Миша Павлоцкий, будущий Герой Советского Союза. Так ему сам комдив говорил - «Павлоцкий, тише надо работать!».

Всю весну мы готовились к летним боям на Орловско-Курском выступе. Строили глубокоэшелонированную оборону. За нашей спиной стояли резервные стрелковые и артиллерийские части, дивизионы «катюш», а за их спиной расположились заградотряды. И утром 5-го июля началось. После массированной авиационной и артиллерийской подготовки немцы перешли в наступление, и он было для нас необычным. В сопровождении танков и самоходок немецкая пехота шла, в так называемую, «психическую атаку». Пехота, сомкнутыми рядами, во главе с офицерами шла в полный рост. Неся большие потери от нашего огня, они смыкали поредевшие ряды и продолжали движение. Убитых и раненых прямо на поле боя подбирали следом идущие машины. Такая атака, необычная и непривычная, сильно действовала на психику наших пехотинцев, и требовала огромных усилий воли, чтобы выстоять. И наша пехота не дрогнула. Нам дали приказ - продержаться сутки, до подхода резервов. Мы вели непрерывный огонь, орудия накалялись докрасна. Боеприпасами нас снабжали безотчетно и беспрывно. Огнем дивизиона было подбито три тяжелых немецких танка. Подразделения полка выполнили приказ, сдержали немецкий натиск, а ночью к нам на выручку подошли резервные части. А потом наступил «праздник на нашей улице». Мы перешли в контрнаступление, и когда, после мощных ударов нашей авиации и артиллерии, продвинулись вперед, то увидели, что вся земля перепахана воронками от бомб и снарядов, а в отдельных уцелевших блиндажах мы обнаруживали большие группы полностью оглушенных и деморализованных немецких солдат, бессмысленно ползающих по полу и стенам блиндажей. Когда зашли на станцию Поныри, то обнаружили стоящие на путях три целых эшелона: два с танками, и один с лошадьми. В августе мы уже были на рубеже рек Десна и Днепр.